«Обещал переломать мне ноги». Автор «Слова пацана», снятого в Ярославле, — об угрозах и новом сезоне

Роберт Гараев — журналист и писатель, автор книги «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х» (18+). Книга легла в основу сериала (18+), который прогремел в 2023 году на всю страну и обсуждается до сих пор. Съемки проекта про пацанов и чушпанов проходили в Ярославле.

Восьмисерийный сериал сделал настоящими звездами начинающих актеров, кроме того он повысил интерес к первоисточнику, тому самому сборнику Роберта Гараева. Автор на фоне безумной популярности ездит по России на творческие встречи и дает интервью.

Наши коллеги из E1.RU поговорили с писателем о пацанской жизни, страхе, семье, о (внезапно) плюсах гаджетов и о том, было ли хоть что-то хорошее в казанских группировках. О самом сериале, один из героев которого показал историю самого Роберта Гараева, тоже поговорили.

— Те, чье детство и юность прошли до нулевых, в шутку часто говорят: «Как мы выжили вообще?», вспоминая не самые безопасные игры и постоянное пребывание во дворе. Про вашу юность такой вопрос можно задать без всяких шуток, вспоминая описанную в книге историю с Русланом...

— Вообще просто хождение по территории чужих группировок — это каждый раз был большой риск.

Поездка в выходные на птичий рынок — риск, потому что он находился на территории группировки «Соцгород». Городские знали, что на остановке трамвая все подростки, которые ходят без родителей, попадаются им в руки.

Но такого, как с топором или с моим «отшиванием»... Ничего более рискованного-то, наверное, и не было. Или просто я сейчас не могу вспомнить. Но и этого достаточно. Это был такой мир насилия, в котором подросткам выжить нелегко.

— Хорошо, что человеческая память такова, что какие-то темные моменты она прячет подальше в темный угол, чтобы можно было не вспоминать об этом. А отразилось ли прошлое на здоровье? Сколько переломов с того времени? Ведь всё решалось кулаками...

— Переломов у меня не было, но травмы — да, особенно после «получения ***юлей». Так называлось наказание, которое было за курение сигарет, если тебя поймали старшие. И за распитие спиртных напитков — опять же, если поймали.

С другой стороны, старшие иногда сами это позволяли, но если у них было плохое настроение или они получили наказание от кого-то старше, то приходили к младшим, докапывались до какой-нибудь мелочи — и получали мы.

Один раз, помню, упал на снег [после ***юлей] — черный экран, меня поднимают, а половина лица опухшая, я будто татаро-монгол выглядел. Я тогда курил, и у меня сигарета выпадала изо рта, потому что не мог губы сжать. После этого ко мне домой зашел кто-то из товарищей, я открыл дверь, высунулся, а он сказал: «Здравствуйте. Можете Роберта позвать?» То есть он меня просто не узнал.

— А как родители каждый раз реагировали на сына, возвращающегося домой с побитым лицом или разбитыми кулаками?

— Они как будто бы понимали, в каком мире мы живем, и не обязательно связывали это с группировками. Я не думаю, что мама догадывалась. Разговоров об этом не было.

Когда я уже ушел из группировки, тогда рассказал. После переехал жить к отцу, с которым до этого не жил. Новый район — и жизнь как будто с чистого листа.

— С 1989 по 1991 год — это три года в группировке, и всё равно довольно долго. Как, по-вашему, мама просто пыталась не поднимать больную тему, потому что знала, что не услышит правду?

— Я был меньше, года полтора-два. Может быть, так, а может, и правда не догадывалась. Это интересный вопрос, я ей задавал его недавно тоже. «Мам, ты знала?» — «Вроде нет». Может быть, и ее память тоже [скрыла эти воспоминания]. Прошло 34 года, сейчас могла и забыть.

— У вас у самого сейчас двое детей. Сколько им? И говорили ли вы с ними о том, как проживали свой подростковый период?

— Старшей дочке Роберте шестнадцать, но это даже не от брака, сыну Яшке одиннадцать.

С Яшкой-то я жил, пока писал книгу. Но он был малыш, и ему это было скорее интересно с точки зрения писательского [опыта]. Он следил за тем, что у меня был паблик, потом, когда я свой YouTube-канал завел, он завидовал количеству моих подписчиков. То есть всё равно воспринимал это через призму себя.

Роберта не так относится, хотя была на съемках один день в качестве актера массовки. Она такая самостоятельная фигура и особо не хвастается, только ее близкие друзья знают. Но так, чтобы она пришла в класс и начала обо мне рассказывать, — такого нет.

— Я тут даже больше не о том, хвастаются ли популярностью, а самом вашем опыте...

— Я подарил Роберте книжку, когда та вышла, она увидела маркировку 18+. Я ей сказал: «Я тебя не принуждаю, захочешь — прочтешь когда-нибудь». И я не думаю, что она прочитала.

С ней я не говорил [о том времени]. Яшка всё это, возможно, подслушивал, пока я брал интервью, велись разговоры. Он просто совсем другой — человек-антинасилие, ребенок-гуманист и философ.

— Но вы ведь тоже были таким и всё равно попали в группировку.

— Да, но в его нынешней ситуации никогда не возникало такого. Бывали какие-то драки в школе с мальчиками, но это так, в порядке нормы.

— Это все-таки плохая норма. Огромное количество новостей со всей страны о какой-то невероятной подростковой жестокости — что они творят...

— Они не стали более жестокими к этому времени. Просто мир стал прозрачнее. Всюду камеры, и, если кто-то что-то сделал, все об этом могут узнать сразу — и в масштабе страны, и в масштабе мира. Что творилось в 98-м — был бы интернет, тоже бы все знали.

Например, вчера прочитал воспоминания художника Сурикова о том, как они увлекались казнями и ходили туда после школы, зная всех палачей по именам. Тоже был совершенно другой мир. А представляете, тогда был бы интернет?

Все-таки количество насильственных преступлений по статистике за последние сорок лет во всём мире, не только в России, уменьшается, и характер преступлений меняется.

Насилие никуда не уйдет из нашей жизни никогда. Если есть добро, должно быть и зло. Оно может принимать разные формы, но, к сожалению, мир так устроен.

— Вы «пришились» в «Низы», чтобы не отдавать три рубля. Если думать об этом сейчас, это был самый легкий путь или единственно возможный?

— Тогда было будто зашито в подкорку: сдавать кого-то из товарищей и быть ябедой — нехорошо. Так что этот вариант не предполагался. Рассказать родителям? А что бы они сделали? Старшего брата у меня не было. Найти деньги опять же не было возможности. Пойти в ОКОт (оперативный комсомольский отряд СССР) — для меня это против моих морально-этических принципов. Так что да, мне казалось, что это единственный вариант.

— Получается, вообще никак не спасало — откуда ты? Какой бы интеллигентной ни была семья, школьник всё равно мог попасть в группировку?

— Где-то четверть подросткового населения мужского была в группировках. Если у тебя брат-авторитет из какой-нибудь группировки — могло помочь. Или, например, папа-участковый или милиционер — тоже вряд ли начали бы трогать такого подростка. Вот два варианта было, чтобы тебя не трогали и на счетчик не поставили. У меня ни одного из них не было.

— То есть если ты родитель и у тебя двое детей, младшего от группировки убережет лишь то, что старший уже в ней. И как родителям быть?

— Как и делали — продолжать делать вид, что ничего не происходит. Или думать, что это какие-то подростковые проблемы из серии «вырастет — перебесится».

Сыграл роль менталитет того времени. Большая часть подростков проводила время после школы — до того как родители придут с работы — на улице. Это сейчас есть гаджеты: посадил ребенка — и как будто его нет. Он сидит, и у него там целый мир, где они находят друзей не по территориальному признаку, а по интересам. Что круто и гораздо важнее.

— В сериале история попадания Пальто в группировку — как раз ваша история. Задумывались ли вы о том, какой финал был бы у вас, не случись история с вашей болезнью и пропусками сборов? Смогли бы вы сами инициировать свое «отшивание», чтобы не было такого же финала, как у Андрея в сериале?

— К тому моменту у меня уже были вопросы [к участию в группировке]. И после того случая с Русланом я крепко задумался, что мне это не нравится.

Рано или поздно я, конечно, ушел бы. Возможно, другим образом инициировал бы переезд в другой район.

— Когда я читала книгу, очень удивило то, как без последствий у вас получилось уйти из «Низов». Сложилось впечатление, что абсолютно весь город был поделен на группировки и каждая улица кому-то принадлежала. Как так вышло, что переезд в другую часть Казани спас и стало можно ярко и неформально одеваться, не опасаясь ни тех самых ***юлей от местных, ни мести от прошлой группировки?

— Переехал я в район группировки «Газовая Халева», и это действительно был абсолютно другой район. Казань была так устроена, что особо-то ты не походишь, даже будучи пацаном и участником группировки. Те люди («Газовая Халева» и прежняя группировка Гараева «Низы». — Прим. ред.) абсолютно никак не соприкасались.

— А у той группировки, которая была, вы не вызывали вопросов?

— Я как-то перешел во взрослый мир. Поначалу жил с папой, он подсаживал меня на музыку, у него была большая коллекция катушек — мы их слушали, он был кооперативщиком, так что дома был видеомагнитофон. Я как-то погрузился в мир музыки, кино и литературы — у папы была отличная библиотека, так что наверстывал упущенное за эти годы в группировке. Хотя насчет музыки — я уже с одиннадцати лет слушал то, что гопники не слушали.

А потом поступил в университет, в центре у нас было место, которое мы называли Сковородка, — там неформалы собирались. Но не так, как в Москве или здесь, в Свердловске, — у вас неформальная культура была более развита.

Люди, которые варились в неформальных кругах, были достаточно смелые. Если у тебя сережка в ухе, красные волосы, ирокез, хаер, то ты постоянно наталкиваешься на какое-то противодействие, и там я постоянно «вылавливал».

А вот на территории той группировки, где я жил, была моя мачеха Марина, ныне покойная. Она была знакома со всеми авторитетами этой группировки. Она могла выйти на сборы и сказать: «Я сейчас старшим скажу его не трогать». Всё. И в общем-то они меня и не трогали. Типа — «пасынок Марины».

Она была очень смелая, так что пришла бы и раскидала. Как ни странно.

— В вашей книге — бывшие участники группировок и те, с кем жителям Казани доводилось встречаться. Причем многие из них на хороших должностях и при деньгах. Не было страшно из-за этих людей? Что начнутся какие-то угрозы...

— Я был осторожен. Если я рассказываю о явлении, я же должен рассказать, почему это произошло, как это происходило, как это было устроено. Так что как будто это исследование из области социологии, которая является наукой об обществе. С этой задачей я справился.

В общем-то, все имена, которые надо было назвать, названы в книге.

— Будто, по тем же пацанским понятиям, вскрытие того, как жили группировки, — это запрещенное стукачество на своих, и могли появиться претензии...

— Ок, но я не живу по пацанским понятиям. Я исследователь и держал дистанцию. Но опасения были, конечно. И какие-то угрозы время от времени возникали. Но это был оправданный риск, который я закладывал.

У меня это история не как у Салмана Рушди (после выхода романа «Сатанинские стихи». — Прим. ред.), которому приходится скрываться, или Роберто Савиано, который написал «Гоморру» и раскрыл секреты неаполитанской мафии, будучи ее участником. Он до сих пор жив и до сих пор скрывается.

Мне приходили письма на почту в духе: «Да кто ты такой, чтобы эту тему поднимать?» Были звонки.

Я как-то немножечко опешил, с одной стороны. Но с другой — подумал, что все-таки он человек разумный и делать этого не будет. Хотя я удивился, что была такая угроза.

Он в книге выступает как анонимный герой. Почему-то посчитал, что мы поссорились. Это было связано с ведением паблика. Позвонил какой-то человек: удалите пост такой-то. А с какой стати? Потом этот перезвонил, начинает вступаться за того. Это было несколько некорректно с его стороны, и, думаю, зря он так сделал. Я этого не ожидал, так и сказал: «А с какой стати вы мне угрожаете?»

Надеюсь, он действительно не собирался мне ломать ноги и просто хотел напугать.

— Про сам сериал не поговорить нельзя. В книге сказано, что группировка не может заниматься коммерцией. А открытие «универсамовскими» видеосалона — не противоречит ли это реальности?

— Как будто бы чуть-чуть противоречит. Но тем не менее казанские группировки занимались бизнесом. Был такой Гусь из «Хади Такташ», он открыл чуть ли не первый видеосалон — на улице Профсоюзной. Думаю, миллионы на нем невозможно было заработать, но владел им он. Это можно было делегировать коммерсу, крышевать...

Но по понятиям — да, если ты сам становишься коммерсом, с тебя могли бы спросить. С другой стороны, если ты духовитый, как Вова Адидас, то кто с тебя спросит? Кащей? Он «отшит». Если ты такой же крутой, как Желтый, мог бы попробовать. Но и ему, кажется, не удалось. И дальше всё пошло...

— Признаюсь честно, про сериал у меня возникла мысль: «Из всего, что я смотрела за последнее время, это первое, где нет ни одного положительного героя». Закладывалось ли это на тех, кто старше 18 лет? Не будем уж говорить про школьников, посмотревших сериал и повторяющих реплики.

— Есть. Девочка Юля — младшая сестра Андрея Пальто. А Настя Красовская, которая играет пэдээншицу Иру?

— Как по мне, какой-то слишком тесный контакт с подростком, еще и поцелуй был... И приглашение на квартирник, где взрослые и алкоголь. Всюду чувствовался романтический подтекст. В отношениях разница в возрасте может быть какой угодно, если вы оба совершеннолетние.

— Согласен, too muсh. По задумке этого могло быть и больше, но мы решили, что это уже слишком. А квартирнику есть объяснение: она хочет вырвать его из криминальной среды и показывает, что есть другой мир, где есть люди, увлекающиеся музыкой. Это скорее воспитательный маневр.

Это всё метод Андрея Першина (настоящее имя режиссера Жоры Крыжовникова. — Прим. ред.). Когда мы ему на съемках задавали вопросы, сидя на площадке, он так и говорил: «Мне неинтересны однозначные люди. Герой должен быть объемным, поэтому он не может быть плохим или хорошим. Он как живой человек, у которого есть отрицательные и положительные черты».

Задачи показать, как не надо делать, не было. Была задача снять хорошее кино, создать драму, окунув персонажей в мир казанского феномена с его правилами и его законами.

В интервью, которое дал Жора Крыжовников — кстати, очень рекомендую, — он объясняет свой режиссерский метод очень подробно. Просто повторюсь: должны быть два главных героя, которые заявлены с первой серии, — Андрей и Марат. Один из них чушпан, второй — пацан. И к восьмой серии нужно сделать так, чтобы чушпан стал пацаном, а пацан — чушпаном. И что нужно сделать, чтобы Марат, который пацан-пацан, предал свои идеалы? Любовь — светлая, красивая, но трагическая.

— Все теперь ждут новых сезонов. И есть информация, что они будут, но не раньше чем через год. Это будет продолжение той же истории и с вашим участием?

— Как захочет режиссер. Если он меня позовет, буду рад. Решит делать с другой командой — его право. Но пока не обсуждалось. Мы на связи, общаемся, но тему не поднимали.

Насчет этого сезона — я ожидал, что будет определенный успех в любом случае. Это было видно еще на съемках. И группа, и актеры чувствовали, что они работают над чем-то особенным и это будет важно.

— Есть мнение, что тру-крайм-подкасты — это романтизация маньяков, а «Слово пацана» (18+) по такой же логике — романтизация пацанских группировок. Было ли что-то на самом деле положительное в том времени? Может, те же понятия, например о том, что семья — святое?..

— Положительное в группировках как будто можно найти. Национальный вопрос не поднимался внутри группировок. И будто тяжелые наркотики, которые в 90-е заполонили Россию, пришли в Казань чуть позже. Они всё равно появились, но какое-то время не приходили — как раз из-за запрета внутри группировок на употребление наркотиков.

Понятия же изменились в 90-х, и сами участники говорят, что в 80-е это еще работало, а в 90-е, когда появились деньги и экономические ресурсы, всё сломалось. Потому что деньги, к сожалению, правят миром.