«Я устал дышать»: репортаж из красной зоны ярославского ковид-госпиталя, где лечат самых тяжелых больных

Госпиталь ветеранов войн в Ярославле уже почти два года главный ковид-госпиталь в регионе. Сюда больных с COVID-19 привозят с запредельным поражением легких и кучей сопутствующих болезней. Попасть в хмуро возвышающееся на улице Угличской здание и хорошо, и одновременно ужасно. Здесь сейчас в штате работают главные врачи региона: лучшие специалисты в кардиологии и нефрологии, главный пульмонолог, реабилитологи, гематологи. Это значит, что здесь помогут лучшие из лучших. Но попадают в их руки худшие из худших. Не все выйдут из этих стен.

Главный редактор 76.RU Анна Ёлкина и фотограф Александра Мамонтова надели защитные костюмы и побывали в красной зоне больницы, чтобы рассказать о происходящем внутри.

В госпитале нас ждали. На пороге встречали директор Департамента здравоохранения и фармации Ярославской области Василий Тубашов и главный врач больницы Михаил Осипов.

— Не страшно вам?

— Нет! — бодро отозвалась фотограф Саша, настраивая технику. Я лишь медленно протянула: «Нет, не страшно», хотя это было не совсем так. Ведь я переболела коронавирусом, а сейчас иду в его «эпицентр».

Быстро переходим к инструкциям: нам рекомендуют оставить все вещи в чистой зоне, вплоть до колец и сережек. Телефоны лучше тоже. Дальше идем переодеваться — стандартная процедура, через которую ежедневно проходят сотрудники красной зоны. У них это получается уложить в пару минут. На каждого выдают хлопчатобумажный комплект одежды, защитный комбинезон, шапочку для головы, две пары резиновых перчаток, респиратор, защитные очки и немного скотча. Последним заклеивали горло — место, где костюм чуть отходит от тела. Ни одного оголенного участка тела здесь не оставляют.

Пока одеваемся, говорим о том, кто когда привился. И когда переболел — в ковид-госпитале это одна из первых мыслей. Как потом уже узнаю от врача кардиологического отделения, примерно 80% сотрудников больницы перенесли ковид. Работают здесь 320 человек вместе с сантехниками, электриками и всем немедицинским персоналом.

Красная зона тишины

Внутри красной зоны, на первый взгляд, ничего необычного, кроме нас в костюмах. И тишины. Мы зашли в отделение кардиологии вместе с заведующей Марией Можейко, главным врачом и директором департамента. Целая комиссия. К нам навстречу вышел доктор с тонометром в руке и девушка, о возрасте которой можно судить по красивым глазам за очками.

— Сюда привозят самых-самых тяжелых больных. Мы с восьми утра заступили на смену, и где-то шесть часов она длится, — рассказывает доктор. — Наша задача — успеть за это время попытаться изменить ситуацию: принять больных, выписать, скорректировать лечение. Дел достаточно много. Затем заступает другая смена, и так круглосуточно — три-четыре врача всегда присутствуют в отделении.

По словам Евгения, ночные смены — тяжелее.

— У нас 80–110 машин скорой приходит за сутки. Из них около 20 человек поступает сюда. Ночью почему-то поступает больше. Если сейчас, днем, поступит где-то пациентов 8, то ночью — 18.

Спрашиваем, сможем ли мы поговорить с теми, кто здесь лежит.

— Мы им не разрешаем говорить. У нас сейчас лежат пациенты с очень обширным процентом поражения легких. Разговор вызывает повреждение легких, — отвечает Мария Можейко. — Можно пообщаться с теми, кто выписывается сегодня.

Заходим в первую палату.

— Михаил Юрьевич, хотела вам сказать про пациентку, которую приняли из второй больницы, вот она молодая у нас, — сказала Мария Можейко главврачу.

— Как дела, нормально? Поворачиваемся на бочок (обращаясь к пациентке).

— Трудно еще получается.

— Трудно, да. Давай, молодец.

— Чем отличается первая-вторая волна от того, что происходит сейчас?

— Клиникой и тяжестью. Теперь не только поражение легких, а еще и желудочно-кишечного тракта. Поздно обращаются, и невакцинированные тяжело болеют. Вакцинированные тоже попадают, но чаще по сопутствующей патологии, потому что у них есть проблемы с сердцем, — отвечает Мария Можейко. — В первую волну человек долго заболевал. Сейчас 3–4 дня — и обширное поражение легких. При этом КТ может показывать небольшое поражение, а сатурация падает резко.

Заходим в другую палату, где две пожилые пациентки лежат на животе с подключенным кислородом и никак не реагируют на посетителей. Третья понуро сидит на кровати, трубка с воздухом ведет к ее носу. Выбивается из этой картины четвертая их соседка по палате — розовощекая женщина не лежит, а стоит у кровати. Это тут редкость.

— Сколько я вылежала на животе, — вспоминает. — Я задыхалась, вызвала скорую. Две недели лечилась, платно делала КТ, ходила к платному терапевту — не сидела просто. Прививку не делала, всё собиралась. Думала, сейчас дача закончится и пойду вакцинироваться. Но муж принес вирус с работы: у него не было такой побочки, как у меня. Температура держалась больше 38 градусов, стала задыхаться, гавриться.

Мария Можейко прерывает ее тяжелые воспоминания, похлопывая по плечу со словами: «Теперь всё хорошо». Когда мы выходим, пациентка добавляет в след: «Очень замечательные врачи. Хорошо всё организовано».

— Почему лежат в палате те, кто только поступил, и те, кто уже выздоровел?

— Мы организовываем как можем, у нас все палаты с обеззараживателями. И это еще не худший вариант: бывает, люди в коридорах лежат. А тут они помогают друг другу даже, — отвечает главврач Михаил Осипов.

— Боксированных палат нет, — добавляет Мария Можейко.

— Устаете? Кажется, что ковид нескончаем, — обращаюсь к главному врачу.

— Он падает иногда к вечеру. От звонков, — первой ответила заведующая отделением.

— Звонки круглосуточные. Кому-то проконсультироваться, кому-то спросить — надо ли прививаться или нет, спросить про здоровье родственников, поругать или похвалить. Родственники очень эмоциональны бывают, в два часа ночи звонят, начинают что-нибудь требовать.

— Я так понимаю, тут пациенты не выходят побродить по коридорам?

— Никоим образом, они даже встать не могут. Все, кого вы видите в кислородной маске, должны лежать на животе и дышать кислородом. Если они встанут, то сатурация может сразу упасть. Конечно, они переворачиваются, но прон-позиция — лучший вариант, когда легкие расправляются и идет качественнее насыщение кислородом.

— А в реанимацию мы можем пройти?

— В реанимации лежат обнаженные люди, которые не могут дать согласие на съемку. В реанимацию мы стараемся никого лишнего не пускать, чтобы не принесли инфекцию лишнюю или новый штамм, — отвечает Можейко.

— Сколько человек там находится сейчас?

— С утра было 12. Там крайне тяжелые пациенты, и ситуация, конечно, меняется в течение суток радикально.

— Говорят, в большинстве случаев после ИВЛ не выкарабкиваются?

— У нас есть пациенты, которых мы пролечиваем в реанимации и переводим на долечивание в отделении. Есть поздно поступившие с тяжелым течением. Смертность при ковиде, наверное, 15–17% в госпиталях. Нас трудно сравнивать с другими перепрофилированными, поскольку к нам поступают с тяжеленной сопутствующей патологией: сердечно-сосудистые, гематологические, с диализом — патологией почек, ревматологические. То есть все тяжелые, нековидные, но заразившиеся ковидом, поступают к нам, — отвечает главный врач.

— Считается, что если в анамнезе есть сердечно сосудистые заболевания, то у них болезнь протекает тяжелее. И исход, чаще всего, плохой. Потому что коронавирус повреждает внутреннюю оболочку сосудов, само сердце. А у тех пациентов, у кого есть в анамнезе кардиологическое заболевание, оно и так поврежденное. Поэтому очень часто причиной смерти становится остановка сердца, — объясняет специфику отделения Мария Можейко.

Доктора мягко пытаются увести от темы смертности, которая в этом госпитале выше, чем в других.

— В реанимации все на ИВЛ лежат?

— Нет. Есть высокопоточный кислород, он помогает преодолеть какой-то начальный момент. А когда человек устает, не может, тогда за него дышит аппарат, — отвечает Евгений Рябихин.

— Устает дышать?

— Вот когда вас попросят присесть 100 раз, вы на 50-й скажете: «Я устала». Вот так дышать человек устает. «А я не могу дышать». Вот тогда уже делается трубочка, прокалывается горло, вставляется. Это уже тяжело очень, называются крайне тяжелые. У нас средней тяжести и тяжелые в отделении, то, что вы видели, — не могут оторваться от кровати.

Постковидный «хвост»

— И постковидный «хвост» признан во всём мире. Это нарушения в работе организма, которые могут сохранятся до года. Кашель, выпадение волос, одышка, боль в суставах, проблемы желудочно-кишечного тракта — это проявление полиорганной патологии, множество органов поражает коронавирус. И волосы, и одышка, и суставы. Не зря его называют самым злым, — говорит Мария Можейко.

— И депрессивный синдром тоже?

— Депрессия — характерное сопровождение ковида. Наши доктора уже научились ловить это состояние, назначать лекарства, корригирующие тяжелые неврологические состояния. Очень характерны для ковида панические атаки. Любые тяжелые проявления ковида наши доктора видят каждый день.

— Это к разговору, почему четверо человек в одной палате. Если по одному находиться в палате — это тяжело. Пациенты поддерживают друг друга. На базе красных зон у нас работают священнослужители. Я понимаю, это вопрос обсуждаемый, но возможность пообщаться со священником играет положительную роль. Мы понимаем, что обычного пациента больного измененное сознание, у больного с ковидом это еще сильнее проявляется, — добавляет директор департамента Василий Тубашов.

— А как встать в туалет, умыться?

— Мы помогаем: обтираем, гигиенические процедуры проводим. Естественно, в душе никто не моется. Вы сами видели, все тяжеленные. Некоторые лежат на двух источниках — в нос и в рот. Даже такой момент есть, приспособились быстро кормить: маску снимаем, чтобы дать поесть, а кислород в это время в нос идет.

Следующий от меня вопрос оказался невежливым.

— Получается, шесть часов длится смена. Всё время на ногах. Чаю некогда попить? — обращаюсь к кардиологу Евгению Рябихину.

— Здесь не тянет чай пить, — начинает врач.

— Я вас прерву: он еще и весь день грузит. Вот сейчас девочку повезем на КТ. Вы ее видели, сама она не может перевернуться, — добавляет Мария Можейко.

— Помочь нам никто не может, санитарочки, медсестры подходят, и мы все вместе помогаем. Чаепития отпали сами. Просто по той простой причине — это физиологические отправления. Если я выпью три кружечки и зайду сюда, я не смогу работать. Я это знаю. Да, по особому режиму работаем.

Доктора не жалуются.

— Два года назад было тяжелее, мы ждали мазок долго. Отрицательный мазок и клиника могут расходиться. Мазок может быть отрицательный, а человек от ИВЛ не отключен еще. И может погибнуть не от того, что коронавирусом заболел, а от того, что осложнения от него были сложнее.

В костюмах, к слову, оказалось ходить не жарко, чего не скажешь про очки, которые запотевали от дыхания. А тут в таком же виде докторам приходится оперировать пациентов. В больнице даже делали замену сустава человеку с COVID-19.

Спускаемся из отделения на первый этаж, где принимают пациентов со скорой. Говорят, те, кто поступают в госпиталь, своими ногами не приходят, только на носилках. Но здесь также круглосуточно работает кабинет КТ, где делают рентген всем: и пациентам, и тем, кого привозят из поликлиник.

— Бывает до 90 раз в сутки приходится делать КТ. Максимально было 112. Один доктор работает смену 6 часов. Дальше следующий. У меня два человека утяжелились, сейчас буду просить, бегом с баллоном привезем, с баллона снимаем и сюда подключаем на более мощную кислородную поддержку. Ни минуты человек не должен оставаться без кислорода, — рассказывает кардиолог Евгений Рябихин.

— Было как-то: из бани пришел сам с 70% поражения, — добавляет врач-рентгенолог.

— Дело в том, что болезнь сейчас быстро прогрессирует. У нас критерии одинаковые остались, что такое среднее и тяжелое легкое. Речь идет только о том, что на третьей-четвертой волне идет прогрессирование. Иногда С-реактивный белок не нарастает, а поражение растет. С-реактивный белок — маркер воспаления, по крови смотрим. Его может становиться меньше, а клиника, как ножницы, может расходится — еще не среагировала кровь, а поражение легких уже идет. Достаточно надежным критерием остается сатурация, — объясняет все варианты обследования пациента Евгений Рябихин.

— Вот те, кто говорят, что начали вакцинироваться и стало хуже, — ничего подобного. Из 408 тысяч вакцинированных в районе 6000 заболели. Если проанализировать, в основном заболевают между первой и второй вакциной. Мы говорим, что у нас четвертая волна, но по факту мы понимаем, что третья наросла. У нас есть бесплатная вакцина. В наших руках остановить это, а мы чего-то ждем, — добавляет директор департамента здравоохранения и фармации Василий Тубашов.

— Золотые слова! Так и пропишите в статье, — произносит Евгений Рябихин и просит отпустить его отвезти пациентку на КТ.

Вместо эпилога

Один из самых ярких моментов запомнился во время нашего визита. Это была последняя палата, в которую мы вошли. В ней лежали пять женщин — все подключены к кислороду. Как и в большинстве других палат, они не обратили никакого внимания на вошедших. На стульях у изголовья, что заменяли роль тумбочек, почти ничего не было: кружка, одежда, в которой приехали, телефон. Да и вряд ли им здесь было что-нибудь нужно. В этой палате доктор осторожно оглядел всех и вышел. Уходя, я всё же произнесла: «Выздоравливайте!» Немое до этого молчание прервало слабое «спасибо», которое донеслось том числе от бабушки, выглядевшей тяжелее всех в этой палате. Сквозь ее кислородную маску было видно, что она улыбнулась.