Юлия Симбирская, детский писатель: «Своих героев я встречаю на улице»

Ей уже 40, и она всю жизнь пишет книжки для детей. Юлия Симбирская представляет себя жуком, погружается в миры сахарного пончика и встречает на улице своих героев. Детский писатель из Ярославля признается, что иногда ощущает себя героем параллельной реальности, но в то же время воспитывает дочь и болтает с другими мамочками о расписании в школе.

Как пережить творческий кризис, написать стихотворение и заработать на нем, в интервью с ярославской поэтессой Юлией Симбирской.

– Юлия, как Вы поняли, что хотите стать писателем? Может быть, прибежали к маме с папой с первыми стишками?

– Я всегда была читающим ребенком. Мои родители собирали большую библиотеку, в том числе и детскую. Я всегда была среди книжек. Всегда писала что-нибудь, но это не имело никакого отношения к литературе. Более осознанный процесс творчества, наверное, пришелся лет на 10-11. Тогда мы с подружкой-одноклассницей решили написать большой и толстый роман.

– Самый настоящий роман?

– Да, мы тогда думали, что у нас уже накопилось достаточно жизненного опыта, было чем поделиться с миром. Мы взялись за это дело, сидели и писали. Это очень дисциплинирует, когда пишешь вдвоем, потому что один ты можешь в любой момент соскочить. Мы примерно года два писали, до сих пор, наверное, эта рукопись лежит у кого-то из родителей.

– Про что был роман?

– Писали мы про школьную жизнь, но не хотелось описывать какие-то реалии, что происходило на самом деле. Мы просто брали характеры, пытались придумать сюжет. Мы тогда увлеклись различными словарями и словообразованиями. Поэтому у нас все персонажи были с непростыми именами и фамилиями. Брали специальную книжку, в ней очень нам понравился период, когда детей называли «Трактор» или «Индустриализация». У нас и такие были тоже. Это был такой сюр, игра, и меня это захватило. Ведь все любят играть и взрослые, и дети. В том числе и писатели.

Юлия Симбирская после школы поступила на филфак, хотя мечтала изучать иностранные языки.

– Что Вы сами любили читать в детстве?

– Я очень любила скандинавскую литературу. Астрид Линдгрен, Яна Экхольма. Особенно сказку про лисенка Людвига четырнадцатого. Она у меня, видимо, настолько глубоко в душе до сих пор, что когда я свою сказку писала, главные персонажи тоже были лисы.

Дождь на цыпочках крадётся:
– Заночую, где придётся. В старой бочке дождевой поместился с головой. (с) Юлия Симбирская «Ночной дождь».

– У вас есть дети?

– Да, у меня одна дочка. Ей уже 11.

– Что ей читали в детстве?

– Я, конечно, пыталась внедрить ту литературу, на которой сама выросла. Но у нее абсолютно индивидуальный вкус, и она что-то воспринимает, а от чего-то категорически отказывается. Она уже вполне сформировавшийся подросток, поэтому я сейчас ей ничего не навязываю. Я вот, к примеру, очень любила «Динку» Осеевой. Мне было интересно читать о дружбе, о взаимоотношениях между детьми и взрослыми. А ей это не нравится, ей скучно, поэтому я понимаю, что некоторые вещи, которые несут сильный посыл, для современных детей так или иначе устаревают. Это для родителей очень грустно, порой даже больно осознавать. Я вижу, что мой ребенок гораздо проворнее меня, а дети помладше, с которыми я работаю, они еще динамичнее. Насыщенная жизнь современных детей диктует им другие интересы.

– Писательство – ваш основной заработок?

– Я себя начала ощущать в профессии писателя последние года два. Это все напрямую зависит от взаимодействия с издательствами. Когда ты становишься востребованным, то сразу наступает период, когда ты пишешь, и ты понимаешь, что пишешь не просто так. Но это очень коварная штука, потому что ты начинаешь ориентироваться на какие-то книжные серии, на запросы издательства, на их политику, очень просто так потерять себя. Ты не робот, далеко не всегда бывает то самое нужное состояние, когда ты можешь сделать какое-то дело от начала до конца качественно и, самое главное, талантливо.

Юлия уже десять лет работает в детской библиотеке. Она считает, что именно в этом пространстве она сформировала себя как писатель. Здесь у нее есть выход на целевую аудиторию – на детей.

– Где черпать вдохновение творческому человеку? Что делать, если муза покинула, и ты уже начинаешь загоняться?

– Это самый большой кошмар, когда вдруг приходит ощущение, что все закончилось. У меня было несколько таких моментов. Когда я впервые такое почувствовала, подумала, что всё. Но творческий кризис прошел, и теперь я с большим пониманием к нему отношусь. Для меня самый лучший рецепт – резко на что-то другое переключиться. Это не предательство, это возможность уйти из этой точки, когда ты понимаешь, что зациклился. Я не могу сказать, что у меня это легко получается, я, конечно, переживаю, страдаю. Я не знаю, как я в дальнейшем буду творческие кризисы переживать. Но сейчас мне легче, у меня уже есть какой-то багаж, я могу взять свои книжки почитать. Еще меня очень сильно вдохновляют коллеги.

– А как еще можно избавиться от творческого кризиса? Может быть к берегу реки выйти или под дерево сесть. Такое не срабатывает?

– Некоторые мои знакомые писатели очень любят слияние с природой, любят обниматься с деревьями. Мне кажется, это в жизни любого человека есть, ему нужно откуда-то подпитываться. В моем случае, я всегда настраиваюсь на смену картинки. Если есть возможность куда-то уехать – я стараюсь этой возможностью воспользоваться. Еще я люблю ходить пешком, поэтому, если вдруг что-то внутри не так, в том числе и в работе, я могу просто выйти из дома и идти куда-нибудь. Мне не важен маршрут, хотя и к стенам моторного завода не пойду, конечно. Очень хорошо побыть у воды. Я море люблю, а море далеко, поэтому остается только представлять какую-то картинку.

Супу снится шторм до неба. Супу снится синий кит. Суп без ложки и без хлеба. Суп бушует и кипит. В нем картошек нет в помине, не найдет горох никто. Но русалки есть отныне и пираты есть зато. (с) Юлия Симбирская «Суп в горошек».

– Любовь вдохновляет?

– Даже не знаю. У меня такое ощущение, что все мои личные переживания идут параллельно с творчеством. Может быть, в периоды, когда ты в большем состоянии тревоги и внутренних переживаний, работа идет динамичнее. Сейчас у меня период относительного покоя. Я заметила, что в последнее время у меня жуткая потребность писать для малышей. Перестали быть интересны подростковые переживания, меня кинуло куда-то в сторону трехлетних малышей.

– Вы пробовали в другом жанре писать? Может быть, фантастика или детективы?

– Фентези никак не откликается внутри. Я могу только читать это для саморазвития, с позиции профессионала: оценивать мастерство автора, как развивается сюжет, как двигаются герои. А наслаждаться и погружаться у меня не получается. Не моя плоскость, поэтому я вряд ли смогу написать в этом жанре. Тоже самое с фантастикой, с детективами. Это совсем не про меня, я не смогу там ничего сказать.

– Герои ваших произведений – они выдуманные или настоящие?

Таня садится за ящик с инструментами, а я на стопку старинных журналов. Мы утыкается носами в карту и принимаемся изучать названия стран. Тане очень нравится Венесуэла. (с) Юлия Симбирская «Здравствуй, Таня».

– Они, конечно, выдуманные. Но, если копнуть еще глубже, у каждого есть прототипы. Чаще всего это я! У меня есть повесть «Здравствуй, Таня». Это такая совсем крошечная повесть про осенние каникулы, историю о дружбе двух девочек, которые учатся в третьем классе и проводят вместе время. Уехать никуда не получается, заняться особо нечем, каникулы короткие, погода плохая. О чем писать? Это все антураж, главная идея была в том, чтобы показать ситуацию, которая складывается, как мне кажется, очень часто между детьми. Когда они учатся принимать друг друга. Вот они встретились, оказались в школе за одной партой. Они понимают, что между ними назревает дружба, формируются отношения. Но при этом они очень разные. Принимать друг друга такими, какие мы есть, это, возможно, дар. Эти две девочки: одна из них – я, а другая девочка – собирательный образ из нескольких человек. Так получается, что один из героев открыт для общения, а другой закрыт. В моих стихах частенько встречаются люди, дети, которых я видела.

– Как Вы пишете? Нужен ли какой-то ритуал, например, закрыться от всех в тихой комнате?

– Со стихами проще. Можно ходить, заниматься совершенно посторонними делами. Я иногда пол мою, посуду, вытираю пыль и стихи сочиняю. Тут ты не изолирован от жизни и от людей. Хотя ко мне иногда дочь подходит, а я ей: «Подожди, у меня тут строчка в голове, я должна докрутить. Через пять минут». Она уже привыкла, но иногда обижается. А с прозой сложнее: нужно организовать себе пространство, сесть, нужно уметь сосредоточиться, чтобы тебя никто не отвлекал. Многие писатели идут утром с ноутбуком в кафе, когда никого нет, пришел в уголочек сел, погрузился и сидишь работаешь. Дома не каждый такое может себе позволить, когда семья функционирует, сложно сосредоточиться. Не зря же раньше были писательские дачи. Моя проза некрупногабаритная, потому мне не требуется такого уединения.

– Сны помогают писать?

– Мне часто снились стихи: вот уже оно готовенькое, все здорово, я в полном счастье просыпалась, но уже через секунду не помню ничего. Персонажей во сне не вижу. Но зато могу их встретить на улице. Это происходит не до того, как я начала писать, а после. У меня есть подростковая повесть, в ней две героини. Когда я писала, у меня были свои образы в голове. Однажды иду я по улице Свободе по своим делам, и вдруг поворачиваю голову и вижу, что мне навстречу идут две девушки лет по 14. И я совершенно четко понимаю, что это мои! У меня даже не было попытки сравнить, я просто их увидела. Когда они мимо прошли, у меня был порыв догнать и еще раз посмотреть, но потом подумала, что меня не поймут. Мне кажется, что мир многомерный, мы в одном измерении живем, а когда что-то такое происходит, то это сигнал из другого измерения.

– Случалось ли еще что-то похожее?

– Еще смешнее было. Перед Рождеством, я летела в Лондон. Приехала в Шереметьево, прошла все осмотры, сижу возле выхода. Напротив меня уселась семья – папа, мама, маленький малыш. Если я правильно их услышала, то японцы. Они нянчили ребенка, а я в этот момент сидела, в голове у меня вертелось какое-то стихотворение про мишку. Мне нужно было этого мишку себе представить. И тут папа поворачивается, и я думаю: «Вот он! Мишка!».