Мама с двумя детьми, бежавшая в Россию от боевых действий: «Там кругом смерть»

Яне Бугрименко — 37 лет. С ее рук не слезает Артем, которому еще нет трех, а за спиной, потупив взгляд, стоит старший сын Вадим. Ему через месяц исполнится 15.

— Вадим тут девушку нашел. Артем говорить начал. А то совсем ничего не было: ни «мама», ни «папа», — рассказывает Яна, нежно потрепав младшенького по лохматой голове.

Семья Бугрименко приехала в Ярославскую область из Донецка впятером в октябре 2022 года. Яна с двумя сыновьями, ее мать и младший брат, которому сейчас 22 года. Уехали с двумя котомками вещей, самой важной из которых был блендер, чтобы делать из любой еды пюре Артему. У малыша с рождения проблемы с пищеварением.

Пять месяцев мирной жизни в санатории среди соснового бора не сделали четче завтрашний день. На что сегодня, спустя год после начала спецоперации, надеется Яна?

Семья Яны жила на окраине Донецка, 6 человек умещались в однушке. К концу сентября 2022-го ситуация в городе жителям напоминала поле боя.

— Война началась еще в 2014 году, когда начали гибнуть люди, закрыли аэропорт. В 2015 году у моей второй сестры убило брата во дворе, он накрыл собой вход в погреб. Потом вроде как перемирие, свыклись. А когда началась уже спецоперация, получается, ситуация намного усугубилась. Начались настолько сильные обстрелы по Донбассу, какие не велись, наверное, ни в 14-м, ни в 15-м, — говорит Яна.

Ровно год назад жизнь, которая последние восемь лет не была идеальной, стала резко тяжелее.

— Магазины работали, но цены там были — космос. На порядок выше, чем в Ярославле. Взлетели с начала спецоперации. Гуманитарной помощи нам не выдавали, она вся отправлялась на Мариуполь. Потом Россия начала привозить бутилированную воду, потому что с 18 февраля воды не было в кране от слова совсем. Ездили на шахтах набирали, в колодцах набирали. Потом в подвалах оборудовал ЖЭК краны, шланги повыводили. Тягали в канистрах, бутылках, так и жили.

Яна из многодетной семьи, у нее шестеро братьев и сестер, она старшая. В последнее время на квартирке жили: она, двое ее детей, мать и два младших брата 22 и 18 лет. В июле того года самый младший погиб.

— В подворотне какой-то подонок напал. Шел по улице с друзьями, напали, порезали, — вспоминает она. — Когда погиб мой младший брат, мама была в очень плохом состоянии, и просто уже не оставалось никаких сил, ни моральных, ни физических, чтобы оставаться.

Семья готова была сорваться и уехать в Россию. Стали узнавать, как это сделать, в сентябре, когда вокруг уже всё громыхало.

— Из Донецка никого не эвакуировали. Я звонила в МЧС, мне сказали, что эвакуацией уже не занимаются. Я поинтересовалась, есть ли палаточный городок на границе, встретит ли кто? Мне сказали, что нужно ехать самостоятельно и узнавать. Мы взяли перевозчика до границы, там пешком ее перешли, и нас дальше сопроводили до палаточного городка. Потом отвезли в Таганрог во временный ПВР, жили там в спортивном зале, наверное, 300 человек, — вспоминает переезд Яна.

Куда отправиться дальше — было всё равно. Сели в ближайший поезд для беженцев на Ярославль.

Вспоминая последние месяцы в Донецке, Яна начинает благодарить за жизнь в санатории, которую оплачивают из бюджета Ярославской области.

— Это затронуло каждую семью. Когда каждый день прилетает, в новостях звучит, что погибло 17 или 20 человек. Гибнут дети. У нас у дома детский сад, туда прилетали снаряды. А брат у меня работал в дорожном управлении, когда произошел взрыв, их туда послали, чтобы убирали побыстрее. А там ручки, ножки детские. Это страшно. Брат тоже воевал, их от предприятия заставили идти в военкомат. Ему по состоянию здоровья нельзя было идти. Когда направили на Мариуполь, там состояние ухудшилось, его забрали в госпиталь, позже комиссовали. Когда его комиссовали, мы уехали. Мама бы его не оставила, особенно после смерти младшего.

Помимо отсутствия воды и обстрелов, проблем добавляли мародеры. По словам Яны, свои могли обобрать своих.

— Мародерство сплошь и рядом. Если в доме кто остался жить, то присматривает за квартирами соседей. А так свои могут залезть или какие-то такие, ходят по вечерам, высматривают, где окна не горят. Подъезды-то сейчас не закрывают ни на домофоны, ни на ключ: вдруг обстрел, чтобы люди могли забежать. Спокойно попадают в подъезд, потом в квартиру и выносят всё, что люди не могли забрать, — рассказывает она.

Из дома семья практически не выходила. Старший Вадим учился в школе дистанционно еще с ковидных времен.

Сын Яны Вадим здесь тоже предпочел дистанционное обучение, но оно идет со скрипом. Программа для подростка сложная. Зато получилось найти друзей. Мать декламирует: появилась девушка. Она тоже беженка, приехала из Лимана.

— Вадим поначалу в комнате всё время сидел, не выходил, домой просился. А сейчас у него здесь девушка появилась, и друзья появились. Поэтому уже как бы свыкся, уже всё, — рассказывает Яна.

Учеба Вадиму дается сложно не из-за языкового барьера. И Яна, и Вадим говорят на русском свободно, без акцента.

— У нас потом уже, когда республика стала республикой, украинский язык вообще убрали. Даже преподаватели стали в школах делать уклон на русский язык — пять раз в неделю, по-моему. Плюс литература. Ну и историю России стали дети изучать, — добавляет она.

Вопросы будущего семья сейчас почти не обсуждает, хотя и хотелось бы. Но планировать что-либо Яна не берется. Она в декрете, ее мама, хотя ей нет 60 лет, страдает диабетом. Младший брат тоже здоровьем слаб. Не будь санатория, семье, наверное, пришлось бы побираться.

— В России, конечно, хотелось бы остаться на ПМЖ. Но я понимаю, расцениваю свои возможности. Я не потяну снимать квартиру. Маленького, даже если его в сад куда-то отправят, надо со спецпитанием. На высокооплачиваемую работу меня никто не возьмет. Там я продавцом была. Здесь также устроюсь, только концы с концами сводить буду. Дома-то капитал есть (имеет в виду квартиру. — Прим. ред.), — рассуждает Яна.

Училась она когда-то на монтажника радиосвязи, но сложилось работать в продуктовом. Беженка здраво оценивает свое положение. Она фактически единственный трудоспособный человек из всего семейства. Сейчас всё, что у них есть, привезли волонтеры, за что Яна не единожды во время разговора говорила слова благодарности. На вопрос: «Чего не хватает?» — мама двоих детей не сразу нашлась что ответить. Подумав, сказала про старенький ноутбук, чтобы Вадиму полегче учиться было. С телефона не получается все задания открывать и выполнять.

— Здесь я почувствовала, что я в безопасности. И как бы, ну, начала улыбаться, задумываться о будущем. Там возможности думать о будущем нет, потому что в любой момент тебя может не стать. А здесь детей можно выпустить на улицу, — говорит Яна.

Правда, лукавит. Зимой переехавшие почти не выходят за пределы теплых корпусов. Как говорят в санатории, погода для них здесь непривычная: засядут в комнатах и греются. Мы всё же вышли на короткую прогулку, чему маленький Артем был сильно рад.

Сейчас в санатории продолжают жить около 180 человек. В основном это пожилые и семьи с детьми, кому некуда податься. Как Яне.

— Грустно, что поделаешь. В основном здесь остались те, кто с детками, потому что с детками тяжелее куда-то и на работу устроиться, и квартиру снять. Мы с детками пока еще здесь посидим, и как будет меняться дальше обстановка, будем уже от этого отталкиваться, — говорит Яна Бугрименко.

В Ярославскую область переехала не одна семья. Многим это давалось непросто. Мы писали про историю молодой мамы с маленькой дочерью на руках, которая два года жила в магазине бесплатных вещей после бегства с Украины.

В последний раз в Ярославль привозили беженцев в октябре с только присоединенных к России территорий. Тогда в город приехали больше 150 человек. В первый раз в Ярославль эвакуировали 480 беженцев еще в марте. Тогда вывезенные из Мариуполя рассказывали, что они пережили после начала военной спецоперации России на Украине.

Сейчас переехавшим выдают сертификаты на жилье, правда только тем, кто из Херсона и Херсонской области.