«Вши только на живых, значит, я живой»: Афганская война глазами 18-летнего солдата

Груда мышц и столько же наглости. Таким шёл в армию 18-летний Леонид Жильников. Шёл в армию, а попал на войну в Афганистан в 1979 году. Сейчас Леонид Жильников — ветеран МВД, экс-руководитель Тутаевского отделения полиции в Ярославской области.

Сегодня, в день 40-летней годовщины ввода войск в Афганистан, Леонид рассказал, как он увидел ту войну. Именно после этого интервью особенно остро понимаешь, чем не должны заниматься 18-летние парни, если только они сознательно не выбрали военную профессию. Не должны! Равно как и войны быть не должно.

— По дороге в поезде я встретился с солдатом, который уже возвращался с Афгана — сразу почувствовал, что парню как-то непросто — худой, много не говорил… и взгляд в себя. Но тогда даже и мысли в голову не приходило, что для тебя — человека, выросшего и живущего в мирное время, — очень скоро и совершенно внезапно начнется самая настоящая война и нечеловеческая борьба за выживание, — рассказывает Леонид Жильников.

К войне именно нас, первый поток солдат, не готовили — это потом стали учебки создавать, а у нас просто было: автомат освоили, постреляли по мишеням, собственно, и всё.

5 января 1980 года нас загрузили в поезд в Усть-Каменогорске, и трое суток мы ехали. Уезжали мы без оружия. И вот первое предчувствие, что предстоит что-то действительно серьезное, появилось, когда нам стали выдавать оружие. Как в Великую Отечественную — открывают ящик и раздают винтовки, шапку снимаешь, а туда тебе в коробках — патроны.

Первый кошмар перед моими глазами 18-летнего пацана был, когда мы проезжали мимо населенного пункта, где наших обстреляли. Тогда я увидел кровь и первые трупы, прикрытые плащ-палатками. Трупы грузили в резиновые бочки… Это как страшный сон. Потом понимаешь, что это реальность и что никуда ты не денешься. Надо как-то выживать.

Снег на перевале в Саланге идет круглый год, даже летом. Проклятое место… Именно здесь началась самая суровая борьба за выживание. Спали прямо на глиняном полу, помыться нет возможности — в холодной горной реке мыло не мылится, бриться нельзя в горах: порезался — и кровь не остановить. Естественно, с такой гигиеной завелись вши. Света нет — в гильзу заливали солярки, и она коптила. Дров тоже нет: просили у колонны, которая проходила, бросить хоть какую-нибудь доску. Еды нет. Ели то, что напросим у наших же солдат, проходивших через перевал, — кто что сбросит с машин. Раскапывали снег, из трав делали что-то вроде чая.

Однажды так вышло, что, кроме бочки с жиром, у нас из еды вообще ничего не было. Ели его. А один жир в организме не задерживается — идет транзитом. Через какое-то время я понял, что у меня шатаются зубы. Однажды для печки готовил растопку и по пальцам руки ударил, лег спать, а у меня руку всю раздуло до огромных размеров и пальцы начали чернеть. Повезли в Кабул — там говорят, надо пальцы отнимать. Дело было весной, тепло, солнце. И один доктор сказал: «Если будешь сдирать черные корки и высушивать раны на солнце, то, возможно, и остановится процесс отмирания тканей». Так я и делал — сдирал, мучаясь от боли, и сушил, сдирал и сушил…

Очень хотелось жить! Утро начинается, солнце только пригревает — ты сухарь свой грызешь, вшей давишь и думаешь: вши только на живых, значит, я живой. И это самая большая награда.

В фильмах показывают иногда — мол, девушка не дождалась, у солдата страдания... Какое там — тут в принципе дожить бы, какие к девушке претензии? Желание выжить было настолько сильным, что все остальные обстоятельства в принципе как-то меркли на фоне этого.

Я с тех пор, когда слышу, как ноет молодежь, что «Лексус» не той марки или еще что-то не так, думаю, да какая ж это ерунда всё! Главное — живой.

Когда ходишь постоянно на грани жизни и смерти, появляются свои какие-то ритуалы на эту тему, например, не говорили никогда вслух, что делать будешь в мирное время. Еще эдаким символом твоего пути в Афгане была панама «афганка» — поначалу она зеленая (хаки), но выгорает на солнце и становится белой. По этим панамам определяли, кто сколько отслужил, кто уже бывалый, кто еще необстрелянный. Форму периодически меняли, а панаму — нет, панаму оставляли ту же — слишком дорого доставался ее белый цвет.

Еще был патрон без пули — пулю вынимаешь и закапываешь в землю, что означает, что эта пуля твоя тебя не настигнет, она уже закопана. И этот патрон я постоянно тер в руке, даже покрытие с него стер полностью. У него изначально был золотистый цвет, а теперь он белый. На патрон просили зубного врача из госпиталя нанести дату прибытия в Афган. Патрон этот на связке ключей ношу до сих пор.

Смерть в горах повсюду — линии фронта как таковой нет! И так же, как хотелось жить, так же мы были готовы к смерти, точнее, были готовы мгновенно лишить себя жизни в случае безвыходной ситуации, но только не попасть в руки «духов». Граната Ф1 всегда была припасена на такой случай. Мгновенная смерть была спасением по сравнению с мучительной смертью от ножей душманов.

Помню, были мы в одной заварухе, и так получилось, что, спасая раненого друга, понимал, что моджахеды уже совсем близко и перевес сил в их пользу. Граната Ф1 уже была припасена. Одна на двоих. И я, восемнадцатилетний пацан, тогда уже принял решение: еще несколько метров — и нажму на кнопку, чтобы спасти себя и товарища от мучений, которым бы нас подвергли душманы, если бы взяли в плен. Но судьба распорядилась иначе. Наши силы подоспели вовремя. Мы выжили…

Я вернулся домой 27 октября 1981 года — эту дату никогда не забуду. Вообще стираются события из жизни, но Афган, мне кажется, я помню по дням до сих пор.

После возвращения оттуда я понял, как ценности мои стали единственно верными — жизнь и жизнь близких. Тряпки там какие-то — всё это ерунда: помню, как один знакомый позавидовал моим джинсам, а мне подобные мысли перестали быть понятными, равно как и подобные люди интересными.

У меня трое детей. Младшего сына назвал Иваном в честь погибшего Ивана Малого. И живет мой Ваня теперь, как говорится, «за себя и за того парня». Я ему с детства объяснял, в честь кого он носит свое имя и что носить его надо с честью. Мой Иван тоже военный. Я им горжусь.