Филолог Денис Карпов: «Кто-то должен сказать министру культуры, что ругаться – это плохо»

Очень легко в соцсетях кинуть в комментариях «Сам дурак!» и выйти из онлайна. Вроде как самоутвердился и безнаказанно ушел. Но так ли безнаказанно? Можно ли привлечь к ответственности тех, кто скандалит и не стесняется в выражениях в соцсетях? Кандидат филологических наук, заместитель декана факультета филологии и коммуникации ЯрГУ (где сейчас открыта специальность «Лингвокриминалистка») Денис Карпов рассказал все о спорах в интернете, за какие слова можно попасть под суд, и в чем причина действительно скудной речи ярославцев.

– Что такое – лингвокриминалистика? Кем потом работать?

– Лингвокриминалистика – одна из тех наук, у которой много определений. Она изучает исследования доказательств по уголовным делам филологическими методами и средствами, где предметом разбирательства является речь.

После обучения выпускники (бакалавры, магистры по этому направлению ещё доучиваются, первый выпуск будет зимой) работают в лабораториях судебной экспертизы. Еще год назад в Ярославле людей такой профессии практически не было, поэтому рабочие места еще есть. Это новый предмет для Ярославля и для науки вообще. Около 20 лет существует наука в России, что прежде всего связано с политической обстановкой. Подобные вещи могут развиваться только в демократическом обществе, в тоталитарных государствах они не нужны, не за чем обращаться к специалистам.

– У нас в интернете все смелые. Легко опускаются до ругани и оскорблении, даже не прячась за никами. Но что действительно считается унижением, угрозой, а что – личным негативным мнением? Когда надо остановиться в ругательствах, чтобы не попасть под наказание?

– Лучше не начинать. (Смеется). В свое время профессор Голев в Барнауле хотел составить рейтинг слов по увеличению оскорбительности. Но это работа, которую практически невозможно сделать. Любое слово для нас – оскорбительное. Например, «дурак» может оскорбить, хотя употребляем мы его часто. Если говорить об оскорблении, то это бранные слова. Если мы заглянем в наш административный кодекс (оскорбление перестало быть уголовно наказуемым), то там написано, что оскорбление – унижение чести и достоинства в неприличной форме. В нашем случае, правда, не все разделяют это мнение, – это мат, четыре корня (на «б», на «х», на «п» и на «е» и все производные. – Прим.ред.). Все остальное – это бранная и грубая лексика. Признаки унижения чести и достоинства разъяснил пленум Верховного суда: это негативная информация, порочащая информация, фактологичность, публичность. Грань между личным мнением и собственно оскорблением трудно установить. Есть одно очень простое правило в лингвокриминалистике: все рассматривать в контексте. Одно и то же слово или фраза, произнесенные разными людьми в разных ситуациях, имеют разное значение. Нужно что-то большее, чем просто слова, которые кто-то произнес. Поэтому нужны показания свидетелей, а еще лучше запись, которую можно изучать.

– Грань между приличным и неприличным у нас, к сожалению, стирается. А где-то и стерлась. Достаточно посмотреть на наших политиков: их бранный запас довольно широк. При том, их трудно привлечь по делам об оскорблении: они очень редко употребляют по отношению к определенной личности свою брань. Но это вполне достойно общественного осуждения. Когда наш министр культуры кричит, что все, кто не разделяет его мнение, мрази, кто-то должен ему сказать, что раскидываться такими словами не стоит.

– Часто ли обращаются люди к экспертам для решения словесных конфликтов? И кто чаще идет в суды с подобными разбирательствами?

– Прежде всего, это публичные люди: политики, бизнесмены, журналисты. Те люди, для которых честь и достоинство действительно составляют определенный капитал, без которого они не могут заниматься своей работой.

По интернет-речи я не припомню случаев жалоб за своей шестилетний опыт работы в этой динамично развивающейся сфере. Потому что брань стала свойственна интернет-речи, мы привыкли видеть негативные высказывания. Нам кажется это нормой, что кто-то кого-то обозвал: «Я сам, скорее, обзову в ответ, чем буду разбираться». С интернетом чаще всего связаны дела по экстремизму, угрозам.

– Какие еще дела бывают?

– Призывы к противоправным делам, тексты экстремистского содержания. Тут дело филолога понять: есть ли призыв, к чему призывают. Я не государственный эксперт, не обладаю полной статистикой. Но знаю, что довольно много дел возбуждается именно по экстремизму.

– Короче, ну, типа, вообщем. Откуда они берутся и как от них избавиться?

– Как избавиться? Только контролировать себя. Язык это такая сфера, где человек отвечает сам за себя, за то, что он говорит. Раньше этому учили очень много, вся русская дворянская культура построена на очень высоком уровне владения языком. Сейчас этому почти не учат. Если в начале 90-х вводилась в школах риторика, сейчас она активно сокращается. Остается только русский язык, но на этом предмете у учителей другая задача. Из-за отсутствия знаний, мы делаем паузу, вспоминаем, задумываемся, отсюда появляется «э-э». Это не сиюминутное явление.

Также вредные слова привлекают внимание к тому, что я говорю. Но когда мы употребляем эти слова постоянно, они свои функции теряют и становятся паразитами. Речь с ними становится уже некрасивой.

Раньше, когда на филологическом факультете были устные экзамены, на русском языке, мне доподлинно известно, в педагогическом университете снижали за это оценку. И люди перед экзаменами заставляли себя отучаться произносить какие-то слова-паразиты. А сейчас, чтобы сдать ЕГЭ, я могу очень долго мычать, но я его худо-бедно напишу.

– Нам кажется, что язык ярославцев стал инфантильным. Ленивым, небогатым. Похожим на комментарии в интернете. Почему мы стали хуже разговаривать? И как исправить свою речь?

– Во-первых, это не речь ярославцев. Она, наверное, вообще стала беднее на всей территории страны. Чтение книг – один из методов ее исправить Для того, чтобы понять, насколько богат может быть язык, все-таки нужно читать классику. Это эталонный язык. Сложные конструкции в предложениях Льва Толстого и учат нас говорить по-другому. Вы правильно заметили, наша речь стала похожей на интернет-речь, где быстрые комментарии, быстрый отклик. Мы читаем только это. Еще один метод: говорить. Практиковаться, учиться составлять свои тексты. Импровизация это очень хорошо в любом живом диалоге, но нужно заставлять себя писать и говорить. Опять же, благодаря интернету мы говорим намного меньше, чем могли бы и, наверное, должны. Кроме классики нужно читать современную хорошую публицистику. Вопрос в том, где ее взять.

– А телевидение? Оно может научить нас говорить?

– На телевидении, что тоже заметно, у нас пропали личности. Те журналисты, на которых смотрят, чьим мнением дорожат. Я редко сталкиваюсь с современным телевидением, поэтому мне на ум приходит только Владимир Познер. Куда-то делся, например, Леонид Парфенов (советский и российский журналист, режиссер, актер). Куда-то ушли другие люди, за которыми следили. Хоть я и был ребенком, но мне было важно посмотреть «Час пик» с Листьевым. А сейчас, если я вдруг включаю телевизор, там не говорят, а бранятся и сквернословят. Происходит какой-то хаос. Там нельзя научиться говорить, можно только увидеть, как выражать или не выражать свои эмоции: бегать, кричать, паниковать.

– А должны ли мы говорить так же, как пишем?

– Нет, письменная и устная речь всегда разные. Письмо помогает нам выстраивать свою речь ровнее. Но вы представьте, если мы будем говорить так, как пишем? Мы всегда стараемся писать правильно, больше себя контролируем при этом. У нас есть язык литературы и литературный язык. Литературный язык это эталон, на который мы должны ориентироваться. Но если я начну говорить с вами литературным языком, мы устанем с вами от разговора друг с другом очень быстро и разойдемся грустными. Так и с письмом. Должна присутствовать разговорная речь. В нашей стране так исторически сложилось, что диалекты воспринимаются как что-то ненормативное и даже что-то неприличное. Но в этой диалектной речи, которая есть в каждом уголке нашей страны, и есть своя прелесть. Это речь, которую хочется слушать. В Англии, например, люди очень гордятся, что в разных частях страны они говорят неодинаково. Речь обогащается и за счет таких нелитературных вещей, которых нет в наших словарях русского языка, зато они есть в диалектных словарях.

– Есть и другая проблема – молодежь начала разговаривать канцеляризмами. Почему так получается?

– Я бы сказал, говорят упрощенными фразами. Канцеляризм – это простая фраза, которая подходит под определенную ситуацию, у него есть своя сфера употребления, мы же говорим просто об опрощении. Так проще. Это к тому же разговору о бедности нашего языка. Мы говорим формульно: проще найти эту формулу и на ней говорить. В официально-деловом стиле эти канцеляризмы нужны для того, чтобы одна инстанция понимала другую. Но живую речь они делают мертвой. Это тот язык, который, видимо, пришел с бюррократизацией государства. В настоящий момент Россия абсолютно забюррократизированная страна, которая плодит бумагу. Постепенно мы учимся говорить на этом же языке, он проникает в наш внутренний мир, что самое страшное. Поэтому лучше читать «большого» Толстого.